Калининград - история города.

Интересно, а что делать в такой непростой ситуации. Вычеркнуть часть истории региона, на месте названия поставив прочерк? Так будет ещё больше вопросов.

странные люди, ей богу
то обстоятельство, что "старейшим в россии" спортсооружением позиционируется стадион, к россии имеющий отношение весьма косвенное, ни кого почему то не напрягает

Бред какой-то! История, есть история. Наши чинуши готовы любое упоминание того, что было до них перевести в разряд "антисоветчины". Мы это уже проходили. То что сейчас происходит, все больше начинает напоминать времена позднего Брежнева. Дежавю. При том, что как только на Западе неуважительно относятся к осколкам нашей истории, волей судеб оказавшейся на чужой территории, вой поднимается на всю прессу,как так! С таким дебилизмом докатимся до того, что окажется, что русские "выкопали Балтийское море". Можно не уважать тот факт, что "Балтика" была немецким стадионом, но отрицать это глупо. И так во всем. Просто кому-то очень хочется на теме прошлого Калининграда, набрать себе очков, лицемерно тыча себя в грудь-патриот! Или "завалить" неугодного, за любовь" ко всему не русскому". Тьфу! История у Калининграда разная! Это факт, независимый от игрищ "патриотов" и иже с ними. И отнюдь неумаляющий нашей любви к Калининграду и почитания заслуг перед Россией наших ветеранов.
Понимаю, почему сейчас невозможно купить "Историю города Глупова" Салтыкова-Щедрина. Чинуши себя в ней, как в зеркале видят. Тьфу еще раз! С таким азартом и до зоопарка доберутся, а там и нас на кухни загонят, шептаться и оглядываться.

Маркус пишет: Не совсем так, в данном случае. Согласитесь, например, с прежним названием Зеленоградска никто не воюет. А вот если бы наш город (не дай бог) именовался бы ранее Гитлерштад - были бы вполне обоснованные проблемы, я полагаю, с использованием прежнего названия.

Прекрасный пример, кстати. И что в таком случае делать составителям путеводителя по Зеленоградску? Игнорировать название или включать в книгу справку о том, что такой Гитлер? Допустим, принято второе решение. Но тогда надо давать такую справку по всем упоминаемым в путеводителе людям, в том числе и очень известным.

В табличке же объяснения выглядят вообще смешно. Если писать, кто такой Кох (типа никто не знает, как такой Кох), то логично написать и кто такой Вальтер Симон (уверен, это имя значительно менее известно).

А мне всё больше нравится подход Нила Ушакова. Максимально возможный игнор. Фрики питаются скандалами, как сетевые тролли. Если их не кормить, то они сами выведутся. Разумеется, это будет работать, если в семьях и школах детям будут давать читать правильные книги, смотреть правильные фильмы, а не «всё не так однозначно, там были тоже солдаты». Тут действительно не должно быть полутонов и нюансов. Объединённая Европа пришла к нам, чтобы нас убить. Мы их победили и простили. Не пришли к какому-то компромиссу, не договорились на каких-то условиях, а просто простили. Но не всех. Коха, например, не простили.

В идеале отношение к тем, для кого «не всё однозначно», должно быть как к… неприкасаемым, что ли. Не подчёркивать их исключительность (мол, запрещены или преступники), а переходить на другую сторону улицы при встрече. Не как к врагам, а как к говну, извините за выражение. Хотя бы потому, что враг был тогда, а сейчас это обычные говнюки. И я не думаю, что намного лучше те, что пиарит этих засранцев, пиарясь при этом сам, подчёркивая свой патриотизм.

Вот я, хоть убей, не понимаю, почему мы должны бояться имён проигравших. Ну да, какое-то время стадион носил имя Коха, который вместе со всей Европой проиграл ту войну. Нам проиграл.

Маркус пишет: Ну так же часто преподносится.

Именно. Поэтому власть и боится, предпочитая некий твиттер-стиль. Кох — преступник, многонациональный советский народ — герой, невзирая на жертвы… Ну и, конечно, все народы хорошие, кому-то промыли мозги (а лучше всего — всем промыли, чтобы никому не обидно), ну и т. д.
Альтернатива — длинная правда про победителей и побеждённых. А эта правда будет вызывать вопросы. Через какие-то 20 с хвостиком лет после революции и гражданской войны стартовавший с разрухи СССР побеждает объединённую Европу. Сколько там уже прогрессивная буржуазная РФ существует? Ого. И как же так-то?
В том-то и дело, что буржуазия хочет поменьше вспоминать про побеждённых, поскольку прежде всего хочет поменьше вспоминать про победителей. Поменьше вспоминать про индустриализацию — всем же понятно, что надо не заводы с институтами строить, а развивать некую экономику и повышать какой-то ВВП. Парад на День Победы лучше проводить с задрапированным мавзолеем от греха подальше. И т. д, и т. п.

Московский писатель Валентин Петрович Ерашов с 1950 по 1967 год нес армейскую службу, а затем работал в нашем городе. «Калининградская тема» занимает большое место в его автобиографической книге, над которой он работал в общей сложности около полутора десятков лет. Предлагаем читателю фрагменты, представленные нашей газете и нигде еще не опубликованные. Солнечным, почти майским утром девятого апреля 1950 года добрый мой приятель Матвей Кириллович Янов и я вышли из старенького вагона поезда Рига — Калининград. Над единственной тогда платформой высилась решетка вокзальной крыши — только в немногих ее квадратах сохранились осколки тусклого стекла. По гулкому тоннелю с оббитой плиткой на стенах очутились на привокзальной, пустынной, почти безлюдной площади, окруженной развалинами. Слева виднелись какие-то кирпичные ворота, напротив — скелет готической кирхи. Старые черепичные крыши просматривались вдали. Справа, вдоль строительного забора, тянулась — метровыми буквами — надпись, сугубо нелепая на этом нерусском фоне: «Восстановим древний славянский город Калининград». Позже из пропагандистских брошюр я узнал об исповедуемой в ту пору «теории»: дескать, здесь издревле, около тысячи лет назад, обитали славянские племена, основателем города был Отто-кар-Пшемысл, чешский король, споспешник Тевтонского ордена, он и в самом деле, город заложил, назвав Кенигсбергом, то есть Королевской горой, только могло ли это свидетельствовать о «славянских корнях» земель? Впоследствии эту, с позволения сказать, научную версию помалу спустили на тормоза... (Хотя, справедливости ради, какая-то видимость истины тут все-таки была. Приведу цитату: «Археологические данные, начиная с раннего неолита, показывают сходство материальной культуры древних пруссов с культурой родственных им по языку летто-литовцев, а также славян», — «Советская историческая энциклопедия», т. 11, М.,1968. Но ведь сходство не означает тождественность, не так ли?). Ну, историей я буду заниматься после, а пока мы с Матвеем не помнили даже, что приехали сюда в знаменательную, как говорится, дату: пятилетие штурма Кенигсберга... Ничто внешне об этом событии не свидетельствовало: ни флагов, ни лозунгов... Мы оба полтора месяца назад закончили в Ленинграде курсы по подготовке лейтенантов. Назначение в Калининград получали в Политуправлении Прибалтийского военного округа, и красавица Рига, уже полностью восстановленная после не столь уж существенных разрушений, еще вчера радовала нас блистательной чистотой, аккуратной зеленью, отлаженностью быта. Рига осталась позади, и велик оказался контраст, когда мы, пересекши площадь, напоминающую скорее пустырь, оказались возле ничем не обозначенной трамвайной остановки, где терпеливо ждали малочисленные приезжие (с чемоданами) и аборигены (без вещей). Они-то, здешние жители, посоветовали трамвая не ждать—ходит без расписания, а лучше пройтись пешочком и поглядеть на город; до военной комендатуры, куда нам надлежало наведаться, сказали, километра четыре... Мы никуда не спешили, погодка благоприятствовала, четыре версты для нас, бывалых солдат, скинули еще ворсистые по новости шинели с лейтенантскими погонами, подхватили пустяковое по весу и скудное офицерское имущество и двинулись в путь. А лежал путь к центру города, по главной магистрали (ныне Ленинский проспект, а тогда улица Житомирская). Узкая, почти прямая, она — от вокзала до центральной площади — тянулась, как мы определили после, километра на три (прошу заметить, калининградцы в ту пору мерили расстояние километрами, а не числом остановок городского транспорта или временем передвижения, сказывались еще привычки фронтовиков). И по обе стороны Житомирской тянулись всплошную стены в три-четыре этажа — как я узнал позже, старинный город был вообще невысок, не свыше пяти этажей). Здания, обожженные, покрытые всплошную слоем несмываемой копоти, слепо глядели прорехами окон, щерились беззубыми ртами подъездов; на карнизах росли кусты и деревца, прицепленные корнями к взметенной сюда взрывами почве. Редко-редко виднелись одинокие застекленные рамы, иногда обложенные по периметру кирпичом (мы догадались: рамы приносили из других домов, приспосабливали к проемам). Из выведенных наружу железных труб вились дымки еще с войны памятных буржуек: видимо, готовили пищу: на улице стояла теплынь... Ни одного цельного здания; кое-где, на месте бывших сооружений — уродливые пирамиды щебня, они, как и карнизы, только погуще, заросли кустарником и бурьяном. Безлюдье: лишь раза два-три обогнали и попали навстречу трамвайчики — совсем махонькие, не похожие на наши, с выбитыми стеклами, кое-где замененными фанеркою; в сцепке один вагон коричневый, другой голубой, окраска скорее угадывалась под лохмотьями облезлого слоя; да еще протарахтели несколько грузовиков; мы шли посередке улицы — Матвей, опытный фронтовик, сказал держаться подальше от развалин... Миновали на диво целое, даже не слишком закопченное здание с каменными львами у парадной лестницы (бывшая биржа, я это узнал, как и многое, естественно, позже; теперь там Дворец культуры моряков). По стенам почти всплошную шли надписи — как на берлинском рейхстаге, виденном в кино: участники штурма города оставили автографы. Вдали громоздилось нечто невиданное, когда подошли поближе, то рассмотрели готический собор без кровли и без купола над башней... Обошли кругом, карабкаясь по грудам щебенки; увидели огражденную колоннами могилу с надпилю Immanuil Kant. Над символическим, из песчаника, саркофагом, по стене, разобрали — впоследствии прочно замазанную — русскую надпись, ироничную по отношению к философу-идеалисту, ныне покоившемуся средь жутковатых развалин: «Теперь ты понял, что мир материален?» Мы не торопились, но тянуло дальше, к новым объектам: впереди высилась поднятая над рекой наугольная башня метров в сто — на самом деле, если уж быть точным, 92-х метров; архитектурная доминанта города (мне придется участвовать непосредственно в ее уничтожении, таков был приказ военного командования, наверняка изданный по распоряжению партийно-государственных властей). Обошли замок кругом. Мощные контрфорсы, крепостные стены, циклопическое подпорное основание; наконец, башня, уж очень древняя на вид, замшелая, невзглядная... Где мне было тогда знать, что именно она — первое каменное сооружение Кенигсберга, Haberturm, по-русски поименованное «восьмиугольная башня», взорванная вскоре как якобы угрожающая движению транспорта (и в самом деле, возле нее обрушилась на проходивший трамвай часть стены замка; но ведь можно было закрепить металлическими полосами-«стяжками», как это делается в цивилизованной обстановке; нет, не сочли нужным, постройку 1255 года снесли. Еще заглянули в проход с овальным завершением, дальше не пошли, страшновато стало... А то был вход, как я узнал, в ресторан Blutgericht, где, после говорили, спрятали немцы детали оформления знаменитой Янтарной комнаты (снова скажу: знать бы мне, что я приму участие и в поисках Янтарной комнаты, и в кампании за сохранение руин замка). Наконец, вышли на главную площадь Победы (долго ее называли неофициально «Площадь трех маршалов», даже оставшиеся в Калининграде до 1948 года немцы говорили «Drei Marschalpiatz». Название возникло оттого, что на здании теперешнего административно-учебного корпуса рыбвтуза, бывшего гестапо, красовались портреты маршалов Советского Союза, руководителей штурма Кенигсберга. Вышли мы на площадь Победы. Сейчас трудно представить, как она выглядела. Как взойдешь на нее, по правую руку, там где ныне возвышается (на чужом постаменте, сооруженном под памятник Сталину, Родина-мать), тянулся долгий, раздрызганный дощаной забор и в него тыкались мордами, обмусоленными, подобно уже виденным утильным трамваям, несколько немецких автобусов без маршрутных номеров, — то был, с позволения сказать, городской автовокзал (машины по маршрутам шли, когда заблагорассудится шоферам, а плату брали кондукторы по собственному усмотрению). Рядышком чернел когда-то, видимо, светлый Северный вокзал; напротив него уродливая пятиэтажка (верхний ярус — наподобие мансарды, меньше по размеру, нежели остальные), внизу несколько живых окон, остальные — пустоглазые, вывески над узкой дверью нет: оказалось — так называемый универмаг с нищенским ассортиментом. И единственное целое сооружение с мрачно широкими простенками, целехонькое, узкоглазое, с ритуальными колоннами у входа, — как я уже сказал, бывшее гестапо, ныне административно-учебный корпус КТИ. А дальше по нашему пути — ранняя зелень бульвара, за нею слева блеснула сплошными стеклами редакция «Калининградской правды» (опять-таки, знать бы мне, что буду работать там) и напротив — тоже ровно-угрюмые плоскости фасада (тюрьма, узнал я позже), и массивная пустая коробка на углу возле театра (ныне, конечно, восстановленная, это административное здание на углу Театральной площади и улицы Жданова, если последнюю еще не переименовали, и бронзовый, в благородной, как принято выражаться, патине (т. е. зеленоватом налете на бронзе) монумент... Легенда той поры гласила, будто бы какой-то русский солдат в разгар боя начертал осколком снаряда на постаменте: «Памятник культуры: Шиллер!» — и потому памятник уцелел в отличие от прочих, свергнутых не в боях, а после, когда новые власти наводили порядок, искореняя здесь «немецкий дух»... И сам театр — его восстановили в ином виде в начале шестидесятые годов, помнится, — мы увидели спаленным, приниженным, сирым (не знаю, правду ли рассказывали, будто его сожгли по безалаберности наши военные патрули после войны — зашли погреться, разожгли в партере костер, удалились, не погасив пламя)... Зоопарк... Мы туда зашли... Несколько унылых зверей мотались по клеткам... Было зелено, сам парк выглядел празднично... Мы удалились вглубь территории, увидели впечатляющую скульптуру — два здоровенных, схватившихся насмерть быка; вскоре эту скульптуру перенесли к зданию обкома ВКП(б), после, сочтя, видимо, неуместной такую символику, на их место поставили благостное изображение сидящих на скамейке Ильича и Виссарионовича, потом, когда прошел XX съезд, обоих убрали, — теперь, кажется, там клумба... Напротив зоопарка — помпезный вход на ровное поле, — бывший плац-парад нацистов, впоследствии стадион; полувосстановленная гостиница «Москва» (в прошлом отель «Nordenstern», еще без боковых пристроек... А дальше — парк культуры и отдыха имени Калинина (странно: повсеместна такие «культпросвет-учреждения» назывались именем «буревестника революции» Максима Горького), впрочем, здесь повсюду главенствовал добренький старикашка Михаил Иванович Калинин, чей памятник и поныне торчит возле Южного вокзала; нет нужды, что «всесоюзный староста» знаменит хотя бы тем, что подписал приснопамятный указ от 1 декабря 1934 года, скорострельный и античеловечный о каре «врагов народа» по сути без суда и следствия. А парк культуры его имени, ничтоже сумняше, сделали на месте немецкого кладбища, свалив надмогильные памятники в сторону, в лесочке... (Да что тут про немецкие кладбища толковать... Позже, в Озерске, бывшем «Darkemene», я, в ту пору сотрудник «Калининградской правды», видел в сквере неподалеку от райкома КПСС ровный ряд черного гранита камней, на каждом нестираемой позолотой сверкали начертанные готическим шрифтом русские имена, даты рождения и смерти, — то немцы похоронили наших солдат, павших здесь в боях после мировой войны... Приехав в следующий раз, я этих могил и надгробий не увидел, ровнехонько стало... Первый секретарь райкоме партии Якутович объяснил мне: стесали эти фашистские поминальники бульдозером... Я не слишком удивился: кому тут дело, что увековечили память русским; ведь сделали это немцы, а позицию тогдашнего первого секретаря обкома Николая Семеновича Коновалова я хорошо знал — «Сотрем с лица земли все немецкое»). И вот миновали мы приземистый домишко с громким названием, рожденным в быту, — «трехэтажный универмаг», и вослед за ним увидели вычурный нестандартный особнячок военной комендатуры... Получив указания, куда нам следует явиться на следующее утро, мы заночевали в лейтенантской общаге гарнизонного Дома офицеров. Матвей, человек хладнокровный, скоро уснул, а мне что-то не хотелось. Я курил и глядел в невысокое окошко под самой крышей на тихую и, в отличие от многих, расчищенную улицу. Прямо передо мной, глаза в глаза чернела причудливых очертаний коробка некогда жилого дома. В одном из его изгибов тускло просвечивал огонек (тогда с жильем решалось просто: выбирай любую комнату в развалке, оборудуй, как знаешь). Развалина была изгибистая, занимала целый квартал по периметру. На окошко, в которое я смотрел, выходило угловое крыльцо... В голову мне прийти не могло, что через тринадцать лет я вселюсь именно в этот подъезд восстановленного дома и проведу здесь последнюю ночь в Калининграде, глядя из окон квартиры на окошко гостиницы Дома офицеров, где перекоротал первую здешнюю свою ночь... Что мы знаем о своей предстоящей жизни... Ровнехонько ничего... Про то Господь ведает, если Ему есть дело до каждого из нас...